На первых же порах я с недоумением спрашивал себя, что собственно делают в Мурманске все эти люди, русские и иностранцы. — Зачем строятся пути для вагонеток, прямо на затвердевшем снегу, телефонные будки, бесчисленные барки, амбары из волнистого железа, обшитые изнутри деревом, зачем составляются разборные норвежские дома, если совсем не думают о большевиках и о том, что они могут прийти. Разговоров о них совсем и не было. Говорили о «других» большевиках, там — в Петербурге, в Москве, вообще — в России, но не об этих, которые были на расстоянии 200 верст. А иностранцы — те пришли сюда как на огромный северный пикник, причем, как всегда, — англичане больше других подготовились к этому пикнику. У них были особые шапки, парусиновые сапоги с исландским мехом внутри, ветронепроницаемые одежды, рукавицы и чулки, кожаные безрукавки, и у них был Cantine Board, замечательнейшее из всех учреждение на Мурмане, — маркитантская лавка, огромнейшее помещение.
Здесь были огромные окорока, зашитые в парусину и залитые в какую-то эластичную массу — из Австралии, пятифунтовые банки с аргентинским коровьим маслом, сушеные яйца в порошке, молоко, сыры, паштеты, вина, портер, джин, виски всех марок, костюмы, обувь, лыжи, — в общем — Мюр и Мерилиз на крайнем севере, и вот этот-то Мюр и Мерилиз поглощал 9/10 интересов обывателей, а остающуюся десятую братски делили между собой карты, попойки и бабьи сплетни.
Оккупационные иностранцы не смешивались с русскими, в особенности замкнуто держались англичане, менее других — итальянцы. Но это совсем не потому, что эти господа были недовольны пассивностью населения, а просто потому, что с ним вовсе не считались, как не считаются с дикарями вновь открытых земель. Англичан больше всего интересовали лес и меха. И то, и другое в огромных количествах вывозилось из края. Затем их интересовал порть. Но тут они столкнулись съ французами и американцами, которым также нравился Мурманский порт. Все они делали «заявки» на участки земли, ближе к порту. Очень много сделали их бывший французский! посол Нюланс, которого в ноябре 1918 года Шевелев увез во Францию на яхте «Ярославна». Так во время оно охотились за участками в Калифорнии, но здесь дело было не так рискованно и значительно проще. Среди английских офицеров было много бывших московских и петербургских коми, вроде майора Казалетт, бывшего директором у Мюра и Мерилиза в Москве.
В декабре 1918 г. он уехал с Мурмана, обидевшись, что его все не производят в высший чин. Все эти господа были присланы сюда не для войны. Казалось непонятным, к чему же артиллерия, обозы с впряженными мулами и крупными лошадьми, автомобили и пулеметы?
Американцы, — те поступили гораздо проще. Они прислали консула Пирса, который со столбцов местной газеты, «Мурманский Вестник», обстоятельно и умно заявил, что американцы ищут сближения с русскими, здоровых отношений и торговли.
В декабре 1918 года в Архангельск прибыло три американских парохода. Все ждали что с ними придет военное снаряжение, — увы, — это была marchandise а также предметы спорта, кинематографы, пианино и проч.
Если англичане увековечили свое имя в благодарных сердцах русских учреждением Саntin’ы, то американцы сделали это, создав в Мурманске организацию «христианской молодежи», — У. М. С. А. чрезвычайно жизненную, умную и гуманную.
Об американцах никто не думал, как о военной силе, но они сами мало об этом печалились, хотя даже флот их был представлен, правда очень маленьким кораблем.
Итак, американцы тоже не думали о войне серьезно. Правда, в Архангельском районе они что-то пытались сделать под Шенкурском, но, после одного печального случая во время «Куриного праздника», перестали думать о лаврах.
В Америке существует день, когда празднуется избавление от какого-то голода, и в ознаменование благополучия едят кур. Этот день называется «Куриным праздником». Две недели до него не производилось разведок под Шенкурском, а между тем кругом кишело большевиками. Очень Многие были из Шенкурска родом и, часто случалось, что они ночевали дома у себя, пробравшись знакомыми им тайными путями. Большевикам также было известно про этот праздник, когда в американском отряде ожидалось большое пьянство. Известно было большевикам не только, где стоят караулы, но даже и кто в них стоит.
Наступил праздник, а с ним и великое пьянство. Перепившись, воинственные янки решили напасть на большевиков и, «Goddam», проучить их хорошенько. А кончилось дело тем, что из 80-ти воинов вернулось 12, а остальным отряды «топорников» отрубили головы начисто. На севере люди хорошо работают топорами.
После этого эпизода американцы воевали только в смешанных отрядах, вместе с русскими, а вскоре — и совсем перестали.
Французские офицеры и солдаты были первоклассны, настоящее войско, но они не воевали и не хотели воевать. Французы стояли в Александровске; присылаемое им красное вино в бочонках поддерживало их бодрость. За ними шли итальянцы. Главная их сила стояла в Коле, старинном городе, ведущем начало чуть не со времени Иоанна IV. Там медленно и вяло бродили их сонные фигуры в пледах, напоминая собой войско Наполеона при отступлении его от Москвы по Смоленской дороге.
Но настоящей скотинкой были сербы. Англичане третировали их, как вьючный скот, и окончательно уже с ними не считались, а они бы воевали.
Наибольшей самоуверенностью обладали англичане, наибольшей предприимчивостью — американцы. Пока англичане и французы делали заявки на участки, испещряли мурманский план красными крестиками, американцы наняли русских рабочих и стали вбивать сваи в морское дно, фактически предрешая вопрос о праве собственности. Мало того, они даже вытребовали к себе командира коммерческого порта, Шнейдера, и спросили его, где лучше будет вбивать. Наглость в данном случае доходила до грации.
Хотя помещения из волнистого железа, обшитые изнутри деревом, были очень хороши, но англичанам больше нравились старые бревенчатые русские постройки, — в них было теплее, так же, как и в русских валенках было теплее, удобнее и легче, чем в парусиновых сапогах, носивших название Шакельтоновских, по имени их изобретателя, Шакельтона, полярного исследователя. Но в больших бревенчатых домах помещались русская учреждения, школы, технические конторы с интернатом для служащих.
Тогда англичане, если помещение им подходило, водружали на крыше свой флаг, а русские могли идти, куда хотели. Был случай, когда народный учитель, вернувшись домой, не мог войти к себе в комнату, так как перед дверью стоял часовой, а вещи его валялись в коридоре.
Это были первые впечатления, полученные мною об иностранцах, и они были очень тяжелы, главным образом по своей неожиданности. В России при большевиках привыкли ко всему, но здесь были англичане, «культурные мореплаватели», как говорил Расплюев. Выводить заключения, однако, было еще слишком рано, надо было узнать деловую сторону отношений, которая, быть может, была так значительна, что внешним видом можно было бы и пренебречь.
Но и эта сторона была несложна и цинична.
Немного времени понадобилось мне, чтобы постичь ее.
Мурманск являлся промежуточным звеном между Европой и Архангельским районом, где шла собственно война с большевиками. Главным, если не единственным, способом сообщения служили ледоколы, по сесть на них нельзя было без разрешения «Embarcation office». В свою очередь, «Embarcation office» было бессильно без распоряжения «Intelligence office», у которого были две branches, А. и В. Эти ветви были не всегда в гармонии, поэтому, если русскому офицеру было необходимо поехать в Архангельск или обратно — в Мурманск, то приходилось проделать длинную волокиту получения виз и разрешений, которая не всегда кончалась положительно.
Так получилось, что офицеры-артиллеристы, которые приехали со мной из Стокгольма, в течении 3-х недель не могли выехать в Архангельск. Были случаи, что приехавшие в Мурманск из Архангельска члены комиссии для приема мин и артиллерии не могли выехать обратно, так как вовсе не получили разрешения от «Embarcation office». Так, старший лейтенант, К. Неупокоев, не мог вернуться в Архангельск в течении чуть ли не двух месяцев, и ему пришлось тайком погрузиться на ледокол «Канада», где он двое суток просидел запертым в капитанской каюте. Англичане двое же суток держали «Канаду» на рейде, так как до них дошли слухи, что Неупокоев все-таки попал на ледокол.
Шакельтон, посланный правительством на Север как специалист по «полярноведению», от всей души хотел быть полезен и придумывал изобретения, то полярную шапку такой формы, как сибирский малахай, но под своим именем, то ветронепроницаемую одежду, в которой люди зябли, то сообщение на собаках устроить там, где существует сотни лет прекрасный почтовый тракт и бегут крепкие северные лошади.
Я, относившийся с уважением к имени крупного полярного исследователя Шакельтона, не мог себе уяснить, что собственно заставляло его принимать участие в оперетке. Хотел ли он своими изобретениями оправдать факт своего присутствия на Мурмане, в то время как сам присматривался к залежам угля и проверял сведения о присутствии серебра, или присматривался к рыболовству?
Во всяком случай для него все это было не ново, так как большинство угольных участков на Шпицбергене принадлежало ему.
С каждым днем моего пребывания на Мурмане приходилось все больше убеждаться в правильности возникшего предположения о цели прибытия англичан. — Они прибыли не для помощи русским, а для овладения богатым районом. Для них было безразлично, кто такте русские, с которыми они имели дело, большевики, или нет — и те, и другие должны быть под эгидой английской власти.
Порой отношение к русской власти и русскому достоинству носило характер прямого издевательства. Так, в день заключения перемирия был устроен парад союзных войск, были и русские части. Сыграли все союзные гимны. Вместо русского гимна должны были играть «Коль Славен», ноты которого были заранее переданы капельмейстеру. Однако, вместо русского гимна, англичане сыграли «Казачка».
Надо все-таки сказать и про командира русской части, что он не поддержал чести; вместо того, чтобы скомандовать своей части «налево кругом марш», он продолжал стоять на месте с позорной пощечиной.
Когда губернатор Мурманского района, Ермолов, отправился с визитом к английскому командующему морскими силами, адмиралу Green’y, на его корабль, бывший русский крейсер «Аскольд», то англичане сочли, что для русского губернатора вполне будет достаточно шторм-трала, то есть веревочной лестницы, по которой глубоко сухопутный правитель поднялся с очень большим трудом, раза три сорвавшись. Всякий раз, как голова его показывалась над бортом, англичане играли встречный туш, Ермолов скатывался вниз, — музыка прекращалась, — снова показывалась голова, снова туш, и такими образом - раза три. На этот раз англичане очень повеселились.
Фон Т. ездил в Архангельск и возвращался оттуда сухопутьем. Несколько станций от Архангельска нужно было проехать по железной дороге. Здесь он видел, как один офицер йоркширского полка вытолкал в шею из купе бывшего там русского инженера-путейца, ехавшего по делам службы, потому что хотел оставаться там один. Когда обратились за помощью к коменданту ближайшей станции, сербскому офицеру, тот отказался помочь, говоря, что бессилен протестовать против действий англичан.
Но и сербам приходилось плохо. Англичане сделали из них чернорабочих и до таких аристократических мест, как Мурманск, их даже не допускали. Они были на самых крайних позициях Мурманского района и жили в тяжелых условиях. Проделавши тяжелую героическую войну с великим исходом из родной страны, они были погнаны на крайний север под лозунгом помощи братьям-славянам, а на самом деле для того, чтобы помочь сильным союзникам расхватать богатый край.
Недовольны были англичанами и итальянцы. Во-первых, их отослали подальше от Мурманска, в Колу, а затем не дали ими взять с собой обозных лошадей и мулов, говоря, что на Мурмане они все получат. Но здесь им ничего не дали, и повозки итальянцам пришлось тащить на людях.
Надо отдать справедливость англичанам, что попав на Мурман, они не предавались меланхолии и не жаловались каждому встречному на то, что их после утомительной войны притащили в печальный край полярной ночи, как это делали французы и итальянцы. Каждый свободный от работы час они посвящали лыжам и спорту, почему не болели цингой и были бодры. Из французов «альпийские стрелки» держались также хорошо, но итальянцы совершенно сдали, так что в декабре 1918 года их начали отправлять на родину.
Вышло, что совсем незачем было отправлять итальянцев на этот сверхъестественный пикник, где довольно много их умерло не от руки врага, а от цинги и тоски, невольно променяв каналы Венеции и ширь неаполитанского залива на трагическую тишину Северного Полярного Круга.
С англичанами мне было очень трудно разговаривать по существу, так как они очень сдержанны и говорят неохотно по делам службы, но в декабре приехал в Мурманск проездом на Архангельск старший С., у которого среди здешних англичан было несколько знакомых по Петербургу. Благодаря ему, я, между прочим, познакомился с начальником «branch А» Intelligence offic’a, неким капитаном Small’омъ, которому С. рекомендовал меня с лучшей стороны. Впоследствии Small был мне очень полезен.
Те немногие англичане, которые раньше жили в России и любили ее, как любят ее все иностранцы, прожившие там хоть несколько лет, не понимали своего правительства и сами ощупью старались найти оправдание и объясненише его действиям. По их мнению, план союзников был таков: необходимо дать русским, осевшим в Мурманском и Архангельском районах под знаменем антибольшевистского движения, возможность передохнуть и выкристаллизоваться в войско, которое затем уже, как самостоятельная группа, пойдет на большевиков.
Но при таком плане нельзя было предполагать, что он увенчается успехом, так как из одних офицеров, которым удалось пробраться на Север, в количестве 2-х, 3-х сотен, нельзя было набрать войска, следовательно, необходимо было объявить мобилизацию местного населения, то есть того самого населения, которое несколько месяцев назад было большевиками и на всю жизнь разложено большевистской доктриной. Мобилизованные еще, пожалуй, некоторое время оставались бы в повиновении, пока были бы целы запасы консервов, но затем дело должно было бы окончиться трагедией, — тем же отданием офицерства на растерзание диким зверям, как это потом случилось с Колчаком, преданным Жаненом, и офицерами, преданными французами при эвакуации Одессы в начале 1919 года.
Такъ оно и случилось, действительно, на Мурмане через год, в 1920 году, после того как союзники эвакуировали север. Ясно, что без союзников несколько сот офицеров не могли разбить большевиков и освободить Петербурга.
Неизвестно, удалось бы Маннергейму очистить Финляндию, если б немцы, героически жертвуя своими людьми, не проложили ему пути к победе, оставаясь в Финляндии до последнего необходимого момента.
Однако, и с таким объяснением поведения англичан я не мог согласиться: если б целью прибытия союзников была только поддержка русских на первых порах и доставка провианта и снаряжения, то незачем было являться на Север 30.000-ой армии под общей командой Ironside’a, можно было бы удовлетвориться присылкой в 10 раз меньшего количества, цель была бы достигнута в той же степени. Дело было, очевидно, не так.
Так обстояло дело со стороны иностранцев, что же касается русских, то оно представлялось в таком виде. Для Мурманского района представителем власти являлся Ермолов, бывший до революции в местных краях земским начальником. Он, по виду, в данный момент, был либеральным деятелем и правил очень осторожно, стараясь оставаться популярным среди низших слоев населения. Его циркуляры были написаны добрым казенным языком прежнего времени, когда начальники губерний отыгрывались и перед властью, и перед населением. Однако, чтобы найти новые пути правления без помощи циркуляров, ему не хватало ни таланта, ни энергии. Он шел по знакомой торной дороге, не будучи личностью исключительной. Но не надо забывать, что действовать ему приходилось при необыкновенно тяжелых условиях, так как у настоящих носителей власти — иностранцев, авторитетом он не пользовался и был связан по рукам и ногам...
